Альмира Зебзеева. «День и ночь, день и ночь мы сидим в редакции…»

Альмира Георгиевна Зебзеева (Сычова) – журналист, писатель, ответственный секретарь газеты «Молодая гвардия», главный редактор Пермского книжного издательства, редактор-составитель альманаха "Оляпка".журналист, писатель, ответственный секретарь газеты «Молодая гвардия», главный редактор Пермского книжного издательства, редактор-составитель альманаха "Оляпка".

Будучи  студентом-филологом (1954–1959), активно сотрудничала в газете "Пермский университет".

Торжественно и ответственно заявляю: редактором «Пермского университета» я никогда не была, просто пожила его жизнью в свою студенческую пору, которая пришлась на 1954–1959 гг. Мало того, я не помню ни одной своей заметки (так тогда называли материалы всех возможных жанров, выходившие из-под наших старательных перьев). Я не помню, на какой факультет и по какому конкретному поводу была когда-либо отправлена на задание ответственным секретарем «Молотовского университета» и насколько героически это задание выполняла. Я не помню серьезных деловых разговоров и горячих споров в нашем вечно холодном «пенале»!

"Борьба за тепло". Эля Сычёва (слева) с коллегой в
редакции "Молотовского университета". 7 декабря 1956 года.

И про всякие там творческие поиски и начальственные происки ничего толкового не припомню тоже. Не взыщите и пощадите!

Во-первых, это было больше шестидесяти лет назад, и со склерозом, само собой, всё в порядке. Во-вторых, в шестнадцать лет (рано пошла в школу) – помилуйте, какой серьез! В-третьих, мне тогда интересно было всё (увы, наука – менее всего, начинали мы не с самых увлекательных курсов, да и во вкус еще войти не успели).

Эля Сычёва (Зебзеева) в редакции газеты. Более 60 лет назад.

Газета среди этого «всего» не числилась. Я носилась по университету, как саврас без узды: из спортзала – в читалку, с лекций – на репетиции, далее – везде. В перечне интересов и любопытств еще и мальчики с других факультетов: мы же первыми и последними окончили женскую школу, а с других – потому что свои были наперечёт и, за редким исключением, нам категорически не интересны.

Но на каком-то очередном факультетском смотре мы подружились с таким исключением – Борисом Брюшининым, который был душой всех наших концертов и, несмотря на вопиющую картавость, выразительно читал свои стихи. Потом были зимние каникулы, моя первая и последняя диалектологическая экспедиция, и нас в деревне Стряпунята трое: третьекурсник Борис, второкурсница Лилька Павлова (кстати, будущая Шумова, мама одного из будущих редакторов «Пермского университета») и салага я.

Тут, простите, я лучше пространно процитирую себя самоё. Дело в том, что несколько лет назад создатель нашей неповторимой «факультианы» Нина Евгеньевна Васильева (кстати, моя однокурсница) попросила написать о Борисе Брюшинине в сборник о выпускниках-журналистах «Действенный глагол». И я с удовольствием и, естественно, щемящей грустью написала про то, какой светлой и талантливой личностью он был. Вспоминать о нем и здесь, говоря о «Молотовском (Пермском) университете», совершенно необходимо, потому что совершенно необходимым и абсолютно незаменимым человеком он был для этой газеты на протяжении всей своей учебы.

Итак…

«…В заснеженной краснокамской деревеньке жили у доброй и, на наше несчастье, не слишком словоохотливой старушки… Днем мы истязали расспросами хозяйку, а вечерами выходили в снега, на какой-то хилый мостик, глядели на луну в черном небе, Боря читал стихи. И говорил, что филология – это хорошо, и в школу, если надо, он пойдет, но работать нужно только в журналистике. Газета – вот сплав романтики и реальной пользы.

Ах, какой он был замечательный агитатор! От латинского «agitation» в значении “приведение в движение” происходит итальянское "agitato" – “возбужденно, взволнованно”. Только так, в высшей степени возбужденно и взволнованно (agitato!), он мог говорить о журналистике вообще и о газете в частности».

Одним словом, после той экспедиции узенькая дверь университетской многотиражки стала для меня «узкими вратами» в профессию. Спасибо Борису Ивановичу Брюшинину. Еще цитата «из себя»:

«…У него, вчерашнего кунгурского мальчика, выросшего с неласковой мачехой, отчаянного книжника и круглого отличника, было в душе столько искренней веры в добро, которое возможно принести в мир печатным словом, что он стремился веру эту вселить а любого, в ком различал хоть искорку интереса и подозревал хоть гран способностей. И как же при этом был он щедр! С каким аппетитом и вкусом отделывал крохотную авторскую информашечку! И ты был ничуть не обижен его вмешательством в твое “творчество” – наоборот, почему-то уверялся, что это ты сам всё так восхитительно изладил…»

К слову, совершенно необычайна была его манера писания, сочинения, создания текста:

«…Назвать черновиками его листы, будь это материал в газету или наброски диплома, не повернется язык: всё сформулировано законченно и логично, написано без единой помарки, трогательно круглым аккуратным почерком.

Ни тогда, ни после мне не приходилось наблюдать процесс непосредственного создания материала, подобный тому, какой демонстрировал Брюшинин. То есть он это ни в коем случае не демонстрировал – он так работал. Свидетели – все, кому доводилось это видеть. В зубах «беломорина». Одна рука в кармане пиджака. Борис ходит. Докуренная «беломорина» сменяется новой. Борис ходит. Пиджак топорщится на вздернутых лопатках: типичная сутуловатость человека, подолгу сидящего за столом. Но сейчас он ходит и ходит. Потом садится и пишет – размеренно, красиво, аккуратно. Все мысли и слова, точки и запятые – строго на единственно определенных для них местах.

Материал формировался в его голове готовеньким, отделанным построчно, поабзацно. Такая организованность мышления заставляла просто-таки завидовать и обреченно сознавать, что ты на подобное не будешь способен, увы, никогда. Этому нельзя научиться».

Я благодарна судьбе за многое. И в первую очередь за то, как вовремя порой встречались на пути правильные люди, которые, несомненно, формировали меня как личность. Нередко даже не тесным дружеским общением или творческим сотрудничеством, а одним своим присутствием. Они создавали атмосферу, в которой ты варился, которую впитывал, в которой потихонечку вызревал. Наверное, это полностью относится к атмосфере, которая царила в нашей редакции. Еще раз тупо повторю: да, о том, что конкретно делала для газеты, категорически не помню. Помню атмосферу. Правильных людей (в одной руке – ручка, в другой – папироса или пирожок из буфета напротив) помню. И, как оказалось, со многими осталась связана на всю оставшуюся жизнь не дружбой – дружественностью, неподдельной радостью в моменты деловых и случайных встреч.

Моя другая однокурсница Нина Федоровна Аверина (Кислова), когда-то один из редакторов «Пермского университета» (в тему!), а потом дотошный ученый-книговед, преподаватель Пермского «кулька», маститый краевед, автор множества книг об истории и книжной культуре Прикамья, уже пятнадцать лет живёт в Австралии.

Нина Аверина в годы руководства газетой "Пермский университет".

На девятом десятке продолжает писать и издаваться. Мы часто разговариваем по скайпу. А недавно этот дорогой «антипод» прислал мне странички со стихами (сядьте, кто стоит!) из 50-х годов минувшего века! Их мы писали и вместе, и друг другу на лекциях, в библиотеке, в столовке… Собственно, какие там стихи, просто на первом курсе из всех рифмоплетство, что называется, пёрло. Но это надо же – хранить, а потом уволочь на ту сторону Земного шара истлевшие листочки со свидетельствами полудетской наивности и юношеской глупости! Ну, свои бы только – куда ни шло, но ведь там и нашего рыжего Славки Мешавкина опусы, и других!.. (Для справки: Вячеслав Андреевич Мешавкин всю последующую жизнь прожил в Берёзовке, потом в Кудымкаре, много лет редактировал главную коми-пермяцкую газету, издал достойный исторический роман «Пермянка – соль горькая». Кстати, в «Молотовском университете в свое время печатался нередко.) Я была этим фактом сражена и потрясена, потому что к своим архивам никогда не относилась так трепетно, не хранила, каюсь, ни публикаций, ни черновиков, ни сердечных посланий. С тем бóльшей радостью обнаружила у себя в том, что и архивом не назовешь, номер газеты «Молотовский университет» за 29 апреля 1956 года! Желтенький такой, с обтерханными полями! Он был отложен и припрятан, потому что третья его полоса посвящена Дню печати и называется «Как это делается» (естественно, по аналогии с бессмертным очерком Карела Чапека). Она про жизнь редакции на тот момент и отражает эту жизнь довольно точно, хотя шаржировано здесь всё: и портреты – живописные и словесные, – и события.

Стала читать – и поняла, что всех-всех (ну, почти) помню, да еще и тех, кто здесь не упомянут, кто не совпал с этим конкретным временем! А главное – здесь очень точно описан, как сказали бы теперь, модуль существования редакции, пульсирования ее жизни.

Так как прочитать эту историческую полосу представится только кому-то научно озабоченному, а поцитирую-ка я и её. Кое-что объяснив и добавив.

«Расположена редакция на первом этаже. Ее главные ориентиры – буфет и лоток с мороженым…»

Мы как раз напротив. А комнатка наша – узенький прямоугольник-«пенал», где уместились аж три стола и так называемый «большой диван», радость забредшего потрепаться бездельника.

"Редакционное кумпанство на любимом диване". Э. Сычёва – в центре. 6  января 1956 года.

«…Перед входом в комнату редакции находится темное помещение, заполненное ящиками, щетками, тряпками. Это помещение комендант называет своим складом, а члены редакции – “предбанником”. “Предбанник” – место бурных страстей и горячих споров. Здесь уборщицы, не стесняясь в выражениях, делят поломойные принадлежности. Сюда скрываются от начальственного ока студенты, сбежавшие с лекций, и делятся своими планами. “Предбанник” для газетчиков – неисчерпаемый источник познания образной народной речи и метких студенческих афоризмов».

Стиль, конечно, Борьки Брюшинина: он всегда с удовольствием иронизировал и ёрничал, сочинял фельетоны и делал рифмованные подписи в «Перец» – сатирическое приложение газеты. Собственно, манерой не выражаться серьезно, не делать умных лиц отличались все. Не понимающий подколов, иносказаний и шуток или излишне обидчивый тут не приживался.

Рекогносцировка редакции на местности состоялась. Теперь кое-что о ее, так сказать, о человеческом наполнении.

«…Редакция – это нечто неопределенное. Ежегодно комитет комсомола проводит широкую кампанию по отбору спецкоров с факультетов, но единицы “отобранных” оседают в редакции, остальных уносит течение мелкого расчета и лени.

В основном пишущие появляются неизвестным образом и пишут потому, что никто не мешает им это делать. По сравнению с прочими смертными, они пользуются единственным преимуществом – снимают свои пальто, плащи, капоты прямо в редакции».

Всё так, ни слова только о главном преимуществе – пребывать в обществе крайне разных (по возрасту, специальности, характеру и пр.), интересных людей и заниматься совершенно «взрослым» делом: тот, кто отметился в издании, исполненном полиграфическим способом, непременно пережил странное, почти мистическое чувство «отделения» твоего текста от тебя, его самостоятельного отныне существования. И страх, и ответственность, от которой порою хочется спрятаться, и досада, что ничего нельзя поправить… И зараза: хочу пережить это опять. Садомазохизм какой-то. Возможно, у других – по-другому, а у меня всю жизнь так.

И еще: к редакции прибивались и застревали в ней исключительно поэты! Начиналось, вероятно, из расчета увидеть напечатанными свои стихи, но вот уже человек из номера в номер строгает те самые, сугубо прозаические пресловутые заметки и торчит в редакции все перерывы (а иногда и лекции) – и счастлив.

Б. Брюшинин, Е. Ерешкин. 1956–1957.

Был, например, геолог Ерешкин. Ни стихов его, простите, ни иных заслуг перед газетой (может, в подшивках?!) опять же память не удержала, но один идиотский момент перед глазами: бравируя эдакой мужественностью и бывалостью, Женька демонстрирует упрятанную в нагрудный карман фляжку с чем-то якобы спиртным и время от времени потягивает из нее это что-то через резиновую трубочку!..

Б. Баталин, Э. Сычёва (Зебзеева). Молотовстрой, 30 марта 1957 года.

Зато с другим геологом – Борисом Баталиным – мы, смею сказать, остались друзьями на всю жизнь. На всю его жизнь: профессора Пермского национального исследовательского политехнического университета Бориса Семеновича Баталина два года назад не стало. На одном из наших снимков той поры запечатлен подсмотренный кем-то из фотографов творческий процесс: мы с Борисом сочиняем репортаж с нефтеперегонного завода в Осенцах – в стройке участвовали студенты (а где в народном хозяйстве области обходилось без них?).

Но вернемся к полосе «Как это делается».

«…После выпуска очередного номера пишущая братия несколько дней переживает чувство сладостного покоя и гордости за созданное детище. Ответственный секретарь – В. В. Мухин, жизнерадостный мученик на окладе – в эти дни занят общественными делами».

Владислав Мухин, ответственный секретарь
газеты (1954–1957). 19 марта1956 года.

Владислав Владимирович, а тогда для нас Слава, получив диплом историка, собирался в науку, места в аспирантуре пока не было – согласился на газету. Почему он тут назван «жизнерадостным», не знаю. На меня, тогда совсем «зеленую», он такого впечатления не производил, была в его облике и характере некоторая занудливость, но он всегда точно откликался на шутки, включаясь в общую словесную игру, и в глазах его с уныло приопущенными веками пристальная сосредоточенность легко уступала место смешливости (занудлив, но смешлив, именно так). Кстати добавить, человек он был аккуратный, упорный и трудящийся: кандидатскую защитил и в течение всей последующей жизни преподавал в университете, а также ответственно занимался вопросами сохранения исторической памяти и памятников в нашем крае, возглавляя соответствующее Общество.

Эля Сычёва (Альмира Зебзеева) и Владислав Мухин. 5 мая 1957 года.

«Машинистка Галя Федорова смазала пальчики глицерином и с отвращением смотрит на стол, где сереет под слоем пыли старуха «Ремингтонъ», пережившая двух царей и три революции и настолько дряхлая, что у нее выпали все заглавные буквы и нет буквы Е. Все Евгении в печатном варианте выглядят “гениями”».

Господи, какой же откровенно прошлый век – а тут и вкупе с позапрошлым! – царил в редакции «Молотовского университета» образца 1955 года! Из нашего компьютерно-гаджетного сегодня кому-то, наверное, покажется, что сейчас я если уж не про Куликовскую битву, то начну вспоминать, как очевидец, про Гражданскую войну …

«Остальные члены редакции занимаются текущими делами: посещают лекции, переводят “знаки”, корпят над курсовыми, поедают купленные пирожки с крупяной начинкой и запахом прошлогоднего ливера и лениво острят. Кто-то фальшиво напевает редакционный гимн:

День и ночь, день и ночь

Мы сидим в редакции.

Пишем день, пишем ночь –

Никакой реакции.

И только дым, дым, дым

От десятков папирос…

Из-под вороха старых газет извлекается со шкафа гитара. На звон струн и запах пирожков идут в редакцию ее верные друзья. Вот в распахнутых дверях показалась фигура С. И. Сметанина.

– Милостивые государи и государыни, я вас приветствую, – произносит он свое обычное и удивленно косится через окуляры очков на распластавшихся по полу художников «Перца».

– Заходите, заходите! – раздаются доброжелательные мужские голоса. – Нет ли у вас чего-нибудь закурить?

Кандидатская пачка папирос быстро пустеет…»

Дым в редакции стоял невообразимый. Курили все, кроме, слава богу, девушек. Сигарет, заметьте, тогда не было, были крепкие, здоровенные – в палец – папиросины «Беломора». «Стреляли» у всех входящих – будто дань собирали. Входящие считали это справедливым и были щедры.

« – Привет! – возвещает свой приход И. Капцугович и делает небрежный жест. – В комитете от дел отбою нет. Решил сюда скрыться.

Новые клубочки дыма поднимаются к потолку».

Игорь Севастьянович (будущий доктор наук и ректор гуманитарно-педагогического университета) тогда, как Мухин в газете, честно отбывал свое предаспирантство в комитете комсомола. В редакции он, однако, не просто скрывался: карикатуры Капцуговича в «Перце» были едки и смешны – талантливы.

И. Капцугович – легендарный карикатурист университета,
дважды декан истфака ПГУ, затем – ректор пединститута.

Другой записной карикатурист «Перца» – математик и шашист Юра Фоминых, тоже будущий доктор наук. Это был добрый, общительный, веселый человек, наделенный редким даром прекрасного популяризатора. Умение понятно и увлекательно рассказывать о сложном позднее воплотилось в его научную и преподавательскую деятельность, а также в книги для юношества, которые выходили в нашем Пермском издательстве. А тогда долговязый Юра как раз чаще других и «распластывался» по полу над листами «перцовых» карикатур: первокурсник, пущай ползает.

Еще о гостях (они же потенциальные авторы) – молодых преподавателях разных факультетов. Стас Сметанин был историк, а теперь вот пожаловали географ с химиком. «…В редакции появляется добродушная фигура А. С. Шкляева. Приходит Л. П. Пятосин. Оба начинают разговор о том, что в городе невозможно подписаться на новые издания книг, что учёный мир университета непроницаем, что материал идет туго, что в конечном счете номер “зарежется”.

– Ничего! Впереди еще пять дней, – успокоительно заверяет оптимистически настроенный секретарь. Его голос становится менее уверенным на следующий день…

…Атмосфера начинает накаляться. Оживает телефон. Эльвира Сычёва ( О, вот и я появилась! – Авт.) уходит в массы «нажимать» на поэтов…»

Э. Сычёва  (слева) с коллегами в редакции "Молотовского университета". 6 января 1956 года.

А чего на них было нажимать, спрашивается? Их не сеяли, не жали, они сами родились, минимум по три штуки на курс. Наверное, речь шла о какой-нибудь крайне необходимой «датской» поэзии.

«До выхода номера осталось 2 (два!!!) дня. В редакции совершаются удивительные метаморфозы: исчез автор передовицы, куда-то сбежал зав. одним отделом, в редакции появился шеф, то есть редактор (фамилию смотрите в конце номера)…»

Заглянем в этот конец: там стоит скромненькое «Е. Коваленко». Редактора назначало партбюро. Преподаватель с юридического Евгений Иванович Коваленко, человек в очках, уютный, полноватый, по-моему, очень соответствовал стилю и духу редакции.

Евгений Коваленко, редактор "Молотовского университета".

Да вот его портрет без прикрас:

« – Как дела, что плохого? – бодро произносит он.

Секретарь горестно хватается за голову:

– Всё! Всё плохое!

Полководец не был бы полководцем, редактор – редактором без способностей найти выход из самого безвыходного положения. Мужественная волосатая рука редактора ложится на трубку телефона.

– Аврал!..»

Евгений Иванович, насколько помню, и впрямь совершенно не угнетал редакцию ни своим присутствием, ни наличием указующего перста. В нужный момент он просто появлялся, просто садился на телефон, выражался четко и предельно ясно.

«… – Налить воды на четвертую страницу! Урезать передовицу! – раздается бас редактора».

Атмосфера накаляется пуще. «Редакция наполняется всё сгущающимися клубами дыма, каждый входящий делает робкие плавательные движения, разгребая его. Глаза девушек влажнеют от слез.

– Что у кого есть? Выкладывайте! – обращается секретарь.

– Галочка, – голосом морского волка сипит машинистке Владик Макаров, – попрошу вне очереди полосочку скандальной хроники.

– Скандальная в праздничный не пойдет! Давай про весну и любовь!

– Есть! – Перестроившись на ходу, Владик диктует заголовок: – “Любовь, весна и дипломная”…»

Владлен Макаров (и это-таки тоже мой однокурсник!) вещает голосом морского волка и носит тельняшку и бушлат, как сказали бы сейчас, не для понтов: он недавно с морской службы, у него и надеть-то больше нечего, и сипит он от давнего непрерывного курения. Зато ничего от этой сиплости в его голосе нет, когда фасонистым жестом берет Владька гитару… Ай, каким умопомрачительным песням он обучил нашу поющую, схватывающую всё на лету группу! «Встретились мы в баре ресторана…», «Губ твоих накрашенных малина…», «…Каждый искал не любви, а забавы и на груди у нее засыпал…» Из первого же колхоза мы, девчухи, привезли та-акой прожженный репертуар! Исполняемый с непритворным чувством и полной отдачей. При полном же непонимании того, про что пели (и поём иногда до сих пор, с ощущением возвратившегося непонимания). Много, много сделал Владик Макаров для нашего эстетического образования.

Однако читаем родимую газету дальше.

«Борис Брюшинин сидит во главе «большого дивана»… В его глазах убийственная ирония.

– Литстраницы не будет! Материал низкопробный! Галиматья!

– …В университете нет ни одного порядочного лирика, – вторит Э. Сычёва. – Может, пустим фельетон о бытовом разложении?

– Поэзии!

Борис вздрагивает:

– Диктую!

Из машинки выползают кривые строчки без заглавных букв. Редактор, секретарь и ответственный за выпуск Илья Хуторской (Ага, вот и еще один химик, славный человек, отличный самодеятельный артист, надежный и вечный профсоюзный деятель! – Авт.) подстегивают Бориса энергичными возгласами:

– Давай! Давай!..»

Не знаю, что уж там такое гениальное надиктовывал Борис, но этот номер открывался первомайскими (и совершенно дежурными!) стихами Марка Лисянского.

«В комнату влетают фотоснайперы Иосиф Кац и Юрий Михайлов.

– Эй! Эй! Постойте! Шикарный материал! – на стол шлепаются мокрые фотообвинения и фотоласки».

Эти замечательные физики (внешне – Пат и Паташон!) всегда оказывались там, где происходило что-нибудь интересное, делали динамичные, репортажные снимки с места событий. «Шикарный» – любимое слово Иосифа.

Дальше – опять прошлый век: описание того, как материалы будущего номера попадают в руки наборщиц, как после читки корректором Ксенией Александровной Федоровой (наш потрясающий преподаватель старославянского) оттиски попадают в руки секретаря, с ножницами в руках монтирующего макет… И вот, наконец, команду печатать газету отдает директор типографии:

« – Тискай!..

Если сейчас поступит сообщение о прибавке стипендии или конце света, в этот номер оно уже не попадет!»

Смешная такая, наивная страничка, бойко написанная, портреты-шаржи приблизительны, но вполне узнаваемы. Всё это и был тот воздух, которым мы дышали. Всё это – и еще много неупомянутых – и были те самые правильные люди, с которыми судьба свела очень вовремя, выражаясь красиво, когда наш рассвет едва забрезжил.

Может быть, что-то в моих отрывочных воспоминаниях неверно и случайно. Только вот поспорить-то (поправить, добавить) – увы, некому.

…Дорогая моя газета, скромная моя газета, первая моя газета. Второй стала «Молодая гвардия», а третьей, собственно говоря, уже и не было: вся оставшаяся жизнь оказалась отдана книгоиздательскому делу. Ни разу об этом не пожалела. Занимаюсь этим и сейчас.

А. Г. Зебзеева (Сычёва),
член Союза журналистов России с 1958 года,
заслуженный работник культуры РСФСР
 

См. также:

Зебсеева, Альмира Георгиевна // Википедия.