Вячеслав Михайлович РАКОВ «Universitas»

По мере промышленного роста Перми университет становился ее органичной частью, но в индустриальный придаток все же не превратился. В нем велись фундаментальные исследования, опережавшие «промышленную злобу дня», но самое главное - из него выходил Человек, а не только специалист. Это первая негласная привилегия университета: он - сфера высокой культурной игры, без которой образование превращается в «школу собаководства», в натаскивание на сугубо прикладные, ad hoc, умственные навыки.

Университетов не может быть много, это ясно как день. Если в городе, подобном нашему, их несколько,- это не должно никого обманывать - «все это, видите ль, слова, слова, слова», оставленные блефовавшими 90-ми. На самом деле университет в Перми по-прежнему один. В России правило это нарушено, пожалуй, лишь в Москве, этом монстре современной России, где есть не только МГУ, но также РГГУ или Вышка (Высшая школа экономики). Что же до нас, то, повторю, у нас университет пока один. Я вполне допускаю нужду в существовании технического или педагогического универсумов, однако природа этих миров в конечном счете все же специальна. А вот заведение на бывшей Заимке в рукав, даже широкий, не затащишь - не влезает, и все тут.

Политех, например, помимо того, что это кузница промышленных кадров, можно представить также в качестве главного НИИ, обслуживающего промышленные потребности города и области. Естественно, что это крупнейший вуз Перми, иначе и быть не может. Потому что в существе своем и по своим истокам Пермь - индустриальный город. Промышленность в нем лишь иногда галантно уступает культуре, как даме, позволяя ей декорировать суровую, арматурную наготу жизни. Культура у нас «на третье», после индустрии и спорта с его специфической изнанкой. И хорошо еще, что не на десерт.

Столь же специфичен образовательный колорит педа, в коридорах которого, к его чести, еще держится живой дух уральской глубинки.

Теперь об университете par excellence, который во избежание путаницы именуется классическим. Я не против этого определения, хотя в нем («классический университет») кроется вынужденная тавтология, ибо первое, что предполагает классичность образования, - его универсальность. В своих академиях и лицеях древние греки пестовали человека, относившегося к миру именно универсально. Они пытались научить его быть свободным и счастливым, а это возможно, только если он найдет собственные ответы на то, что называют проклятыми вопросами: жизнь, смерть, смысл, цель. Если человек свободен, он знает, что делает. Остальное приложится (если приложится), в том числе профессия, деньги, социальный успех. Греческое воспитание - пайдейя - видело в человеке два призвания: универсальное и частное, профессиональное. Акцент ставился на первом, на bios theoretikos.

В наше время классический взгляд на человека почти утрачен. Не до жиру, выжить бы. И все же в первом и единственном пермском университете классическая традиция присутствует. Здесь занимаются философией ради философии и литературой ради литературы. Здесь, по счастью, еще водятся странные люди, которых прежде называли мучениками науки. Хотя говорят и пишут, что в сравнении с временем Гумбольдта и кардинала Ньюмена идея университета инфлировала. Билл Ридинг в книге «Университет в руинах» сетует на то, что технократические принципы администрирования все более подчиняют себе диалектику преподавания и исследования, что идея университета и тем более миссия университета приказали долго жить, превратившись в его, университета, функцию.

В этой связи символично то, что университетский городок стоит в индустриальной осаде - страшная промзона, в которой впору ходить со сталкером, подступает со стороны Камы. С юга и востока универ окольцован непрерывно идущими железнодорожными составами. Напротив - завод. Когда кончается смена, через городок проходят тысячи уработавшихся людей, и возникает щемящее чувство пересечения двух миров, по сути параллельных, пересекаться не могущих. И даже вверху неспокойно: звук истребителей, поднявшихся с аэродрома «Сокола», заглушает голос лекторов, и они вынуждены держать паузу пережидая очередной «налет». Наконец, недалеко - привокзальная площадь. Выходишь на нее - и только что прочитанная тобой лекция кажется тебе сном. Ну, прямо по Гессе: культурный анклав во глубине индустриального шума, зеленая опушка в густых металлургических лесах.

Кстати, западные социологи и философы вот уже четыре десятилетия говорят о новой реальности - информационном обществе, приходящем на смену индустриальному. Если основной, репрезентативной формой последнего считаются промышленная корпорация и завод, то средоточием постиндустриальной эпохи, несмотря на все сомнения, называют университет, который предстает полем борьбы не только за ставки, материальное обеспечение, набор студентов, но и за «истину об университетском мире» (П. Бурдье).

Университет как «мир» - это азартное общение с себе подобными, роскошь коего до известной степени искупает иронический свист ветерка в карманах преподавателей. Университетские коридоры напоминают мне улочки оживленного, нехолодного европейского городка с разбросанными там и сям бистро, где студиозусы не столько едят, сколько в свое удовольствие болтают и выпендриваются.

Университет - то место, где чувствуешь себя homo ludens, человеком играющим. Игра отнюдь не мешает серьезности. Скажу больше: она самая лучшая форма серьезности, не дающая играть в ту натужную сверхсерьезность, чреватую мордобитием и кой-чем похуже, которую в отечестве нашем мы видим сплошь и рядом.

Университет учит быть скромным и открытым. Скромным - в том смысле, что я, человек науки, могу лишь предполагать что-то насчет истины, а не утверждать. Не вправе никого учить жить, как будто я Господь Бог. В университете говорят «мне кажется», а не «я уверен, я достоверно знаю».

Открытым же - потому что в запертый ум не войдет даже неудачная мысль.

Университет - родимое пятнышко города, идущее ему и составляющее его особую примету.

Вячеслав РАКОВ